«Берлинские заметки
для ветреной Штази»

Франц Вертфоллен

.

1936-1937 годы

Повесть составлена из писем Франца своей хорошенькой кузине Анастази. Каждая новая сценка как яркая открытка из нового места: с одной стороны открытки показывают страну, с другой всего лишь — зарисовки. Возможность вдохнуть экзотичный воздух, но не надышаться им всласть.

Автор играет с тобой и с твоей способностью думать. Первая сцена в роскошнейшем поместье Вертфолленов под Веной. Ты подсматриваешь за происходящим глазами некой Клэр. Что это — непутевый золотой мальчик, разбивающий дорогие авто, и его благородно-негодующий отец или глухой, пережатый на жизнь мужчина за сорок, не способный и не желающий слышать ничего, что расходится с его тесным видением мира, и его сын, что гораздо умнее, чем отец, смелее, но пока слишком юн и оттого не терпим к медленности и слабости старшего?

А вот вторая сцена: это безрассудный прыжок в ледяную воду и ожидаемый бронхит или это маленький подвиг воли и смелости?

Третья открытка: незадавшийся семейный ужин в поместье. Роскошная гостиная, расстроенная дама и её слишком резкий сын? Или, наоборот, зрячий и живой сын и расстроенная своей недостаточностью дама? Когда слабость — грех, за который хочется карать, а когда — простительное, хоть и досадное состояние? Что это вообще — человеческая слабость?

Сценка четвертая — любопытное обустройство золотого мальчика Вены в меблированной комнатушке, где только в прошлом месяце травили крыс. Такое у него теперь жалование. Такой нынче Берлин.

И еще три открытки с невероятно красивым языком. С описаниями, которые — поэзия.

«Берлинские заметки» — это легкий рассказ, такой, который отсылают хорошеньким кузинам. Но умненьким хорошеньким кузинам, смелым достаточно, чтоб видеть в себе недостатки и от них избавляться.

1936-1937 годы

Повесть составлена из писем Франца своей хорошенькой кузине Анастази. Каждая новая сценка как яркая открытка из нового места: с одной стороны открытки показывают страну, с другой всего лишь — зарисовки. Возможность вдохнуть экзотичный воздух, но не надышаться им всласть.

Автор играет с тобой и с твоей способностью думать. Первая сцена в роскошнейшем поместье Вертфолленов под Веной. Ты подсматриваешь за происходящим глазами некой Клэр. Что это — непутевый золотой мальчик, разбивающий дорогие авто, и его благородно-негодующий отец или глухой, пережатый на жизнь мужчина за сорок, не способный и не желающий слышать ничего, что расходится с его тесным видением мира, и его сын, что гораздо умнее, чем отец, смелее, но пока слишком юн и оттого не терпим к медленности и слабости старшего?

А вот вторая сцена: это безрассудный прыжок в ледяную воду и ожидаемый бронхит или это маленький подвиг воли и смелости?

Третья открытка: незадавшийся семейный ужин в поместье. Роскошная гостиная, расстроенная дама и её слишком резкий сын? Или, наоборот, зрячий и живой сын и расстроенная своей недостаточностью дама? Когда слабость — грех, за который хочется карать, а когда — простительное, хоть и досадное состояние? Что это вообще — человеческая слабость?

Сценка четвертая — любопытное обустройство золотого мальчика Вены в меблированной комнатушке, где только в прошлом месяце травили крыс. Такое у него теперь жалование. Такой нынче Берлин.

И еще три открытки с невероятно красивым языком. С описаниями, которые — поэзия.

«Берлинские заметки» — это легкий рассказ, такой, который отсылают хорошеньким кузинам. Но умненьким хорошеньким кузинам, смелым достаточно, чтоб видеть в себе недостатки и от них избавляться.

Знакомьтесь с героями...

Знакомьтесь с героями...

Рудольф фон Вертфоллен

63-64 года

Отец Франца. Маленький человек на большом месте. Был средним из трех братьев. С отличием окончил Венский университет. Всю жизнь честно старался быть достойным своего положения и оправдывать ожидания всех — родителей, круга, партнеров, сотрудников, первой жены, второй жены. Стал единственным наследником, потому что старший брат скончался от пневмонии, не успев оставить супруге потомство. Младший был с позором изгнан в Латинскую Америку и денег лишен.

Люди говорили — женился не на той барышне, но внутри семьи все знали — сердцевина не та, слаб слишком. Рудольф старался не подвести. Первый брак прошел для него не заметно, там были сыновья, все пошли работать на благо семьи, Рудольф женился второй раз. По любви. ​

Рудольф фон Вертфоллен

63-64 года

Отец Франца. Маленький человек на большом месте. Был средним из трех братьев. С отличием окончил Венский университет. Всю жизнь честно старался быть достойным своего положения и оправдывать ожидания всех — родителей, круга, партнеров, сотрудников, первой жены, второй жены. Стал единственным наследником, потому что старший брат скончался от пневмонии, не успев оставить супруге потомство. Младший был с позором изгнан в Латинскую Америку и денег лишен.

Люди говорили — женился не на той барышне, но внутри семьи все знали — сердцевина не та, слаб слишком. Рудольф старался не подвести. Первый брак прошел для него не заметно, там были сыновья, все пошли работать на благо семьи, Рудольф женился второй раз. По любви.

Амалия фон Вертфоллен

47-48 лет

Мать Франца. Красавица француженка, чье фамильное древо поднимается к Алиеноре Аквитанской, выскочившая замуж за “того занудного боша”, чтоб скрыть скандал, и в свои восемнадцать увезенная им из Парижа в Вену.

После девяти лет “спячки” Амалия ожила с рождением Франца, из всех её детей Франц стал для неё единственным ребенком. С его появлением её жизнь обрела смысл: она внезапно резко заинтересовалась всеми делами семьи, потому что империя для её императора должна была быть безупречной. Как, впрочем, и сам император.

Францу прощалось всё, кроме слабости. При этом себе Амалия в слабости не хотеть видеть и слышать то, что видеть и слышать не хочется, не отказывала. И тем не менее, если она кого-то любила в своей жизни, то только сына. Одного.

Амалия фон Вертфоллен

47-48 лет

Мать Франца. Красавица француженка, чье фамильное древо поднимается к Алиеноре Аквитанской, выскочившая замуж за “того занудного боша”, чтоб скрыть скандал, и в свои восемнадцать увезенная им из Парижа в Вену.

После девяти лет “спячки” Амалия ожила с рождением Франца, из всех её детей Франц стал для неё единственным ребенком. С его появлением её жизнь обрела смысл: она внезапно резко заинтересовалась всеми делами семьи, потому что империя для её императора должна была быть безупречной. Как, впрочем, и сам император.

Францу прощалось всё, кроме слабости. При этом себе Амалия в слабости не хотеть видеть и слышать то, что видеть и слышать не хочется, не отказывала. И тем не менее, если она кого-то любила в своей жизни, то только сына. Одного.

Франц Вольфганг фон Вертфоллен

21-22 года

Всё вместе — избалованный золотой мальчик Вены и человек, живущий с пониманием, что на него работают тысячи людей, и он ответственен за ту сотню человек, что лично ему верны и преданы. Ответственен за то, чтоб у них — тех, кто отдает ему свою жизнь — эта жизнь была достойной. Офицер СС и человек, заявляющий, что национализм — узколоб, а социализм — это заигрывания с самым неисправимым скотом. В каждой новой сцене вы будете открывать этого героя снова.

Франц Вольфганг фон Вертфоллен

21-22 года

Всё вместе — избалованный золотой мальчик Вены и человек, живущий с пониманием, что на него работают тысячи людей, и он ответственен за ту сотню человек, что лично ему верны и преданы. Ответственен за то, чтоб у них — тех, кто отдает ему свою жизнь — эта жизнь была достойной. Офицер СС и человек, заявляющий, что национализм — узколоб, а социализм — это заигрывания с самым неисправимым скотом. В каждой новой сцене вы будете открывать этого героя снова.

Герберт фон Шёнбург Хартенштайн

27-28 лет

Кузен Франца, переехавший за Францем в Берлин, даже вступивший в СС. Пособник и сообщник во всех начинаниях Франца. Самый близкий ему человек, которого, работая по 28 часов в сутки, видишь редко, но с неизменным счастьем.

 

Герберт фон Шёнбург Хартенштайн

27-28 лет

Кузен Франца, переехавший за Францем в Берлин, даже вступивший в СС. Пособник и сообщник во всех начинаниях Франца. Самый близкий ему человек, которого, работая по 28 часов в сутки, видишь редко, но с неизменным счастьем.

Что вы найдёте в Берлинских заметках...

Что вы найдёте в Берлинских заметках...

Расслабляющую атмосферу и блестящее чувство юмора

Расслабляющую атмосферу и блестящее чувство юмора

Эффективный подход к людям и жизни в целом

Эффективный подход к людям и жизни в целом

Редкий пример смелости и воли

Редкий пример смелости и воли

Смелость говорить людям то, что ты о них думаешь

Смелость говорить людям то, что ты о них думаешь

Свежесть. Вот первое слово, что приходит мне на ум с «Берлинскими заметками». «Заметки» как красочные открытки, отправленные юным рыцарем своей ветреной сестре – позабавить и улыбнуть – бесспорно, но еще наставить и укрепить.

Каждая открытка – маленькая сценка, которую подсматриваешь, как таинственная Клэр, из коридора. И знаешь, что не должна бы это видеть, и затаиваешь дыхание, чтоб тебя не услышали, потому что то, что происходит в комнате – невероятно живо, и красочно, и глубоко цепляет тебя, потому что при всей своей легкости говорит с тобой о темах, которые тебе очень хотелось поднять, но ты никогда не решалась.

Что такое добро? Что вообще значит это слово? Лесть глупым обезьянам? Когда ты смотришь в явно кривую морду, но чтоб не обидеть или – куда чаще – из собственной трусости врешь, что то не морда, а кукольное личико? Это можно считать добром? Особенно если обезьяна тридцать лет своей жизни, а то и больше, уже положила на то, чтоб доказывать миру, что рожа у неё не крива? А если это не добро, то что – добро? Менять криворожих обезьян? Как их меняют с их почти шизофреничным «я не дура, дура не я!»?

Каждая открытка – роскошь. Вся вселенная «Безделушки» переливается шелком изысканных описаний и бриллиантовой роскошью… всего. Героев, их жизни, их антуража, их мыслей – наконец-то! Боже, наконец-то, ты читаешь не про продавцов редиски, ряженных в королей и миллиардеров, а про людей, явно имеющих смелость проживать свою жизнь роскошно. Проживать свою жизнь, леди и джентльмены, не наблюдать за ней сирым, убогим кастратиком. И даже если эти люди еще юны, даже если они где-то капризны, ты очаровываешься. Тебе хочется мочь жить так же легко и так же твердо, ругаться так же остроумно, грустить так же красиво.

«Берлинские заметки» требуют вдумчивого чтения, когда неторопливый читатель представляет себе каждое слово, данное ему автором. Когда читатель не заглатывает страницы, как дешевый картонный фаст-фуд, но сосредотачивается и следит за тем, чтоб в его голове постоянно была картинка – где стоят герои, что делают, что значит каждое их слово? Как герои чувствуют себя? Как они чувствуются вам?

Господин Вертфоллен – требовательный писатель. С ним, как со всяким гением, надо уметь читать. Как с Рембо или Шекспиром, ты учишься говорить на его языке. Его книги заставляют думать – не перебирать в голове поношенные штампы, а строить новые логические и эстетические цепочки. Криворожим обезьянкам, привыкшим мнить себя «эстетками» или «эстетами-философами», а на деле оперирующими тройкой мыслей общих, как вокзальные нужники, с этой повестью придется тяжко. Их слишком будет отражать героиня Дженни, слишком беспощадно в них будет забиваться пухлая гордыня маленьких людей.

Зато каждому, кто открыт к изменениям, каждому существу с еще не отмершим сердцем и мозгом, эта повесть может стать славным аперитивом, а то и утешением. Если вам давно больно от уродств людей, то в словах главного героя вы явно найдете себе поддержку, а сцены с Дженни могут даже оказаться капельку катарсичны, когда те самые дураки, что хуже неурожая, вдруг выглядят не таким бедствием. Ты смотришь на Дженни, как она сама выставляет себя на посмешище, и понимаешь – вот оно правильное отношение. Вот автор передает тебе его – правильное отношение к дуракам, сотканное из юмора и знания, кто ты. Кто ты сам.

Свежесть. Вот то ощущение, что остается с тобой после этой небольшой повести.
И голод. Голод узнавать об этом мире больше, читать о нем взахлеб, уже не по открыткам. Знакомиться с героями ближе – с Францем, с Гербертом. Знакомиться и расти.

Приятного тебе, читатель, погружения.
Вдумчивости и свежести.

Айгерим Ереханова

Свежесть. Вот первое слово, что приходит мне на ум с «Берлинскими заметками». «Заметки» как красочные открытки, отправленные юным рыцарем своей ветреной сестре – позабавить и улыбнуть – бесспорно, но еще наставить и укрепить.

Каждая открытка – маленькая сценка, которую подсматриваешь, как таинственная Клэр, из коридора. И знаешь, что не должна бы это видеть, и затаиваешь дыхание, чтоб тебя не услышали, потому что то, что происходит в комнате – невероятно живо, и красочно, и глубоко цепляет тебя, потому что при всей своей легкости говорит с тобой о темах, которые тебе очень хотелось поднять, но ты никогда не решалась.

Что такое добро? Что вообще значит это слово? Лесть глупым обезьянам? Когда ты смотришь в явно кривую морду, но чтоб не обидеть или – куда чаще – из собственной трусости врешь, что то не морда, а кукольное личико? Это можно считать добром? Особенно если обезьяна тридцать лет своей жизни, а то и больше, уже положила на то, чтоб доказывать миру, что рожа у неё не крива? А если это не добро, то что – добро? Менять криворожих обезьян? Как их меняют с их почти шизофреничным «я не дура, дура не я!»?

Каждая открытка – роскошь. Вся вселенная «Безделушки» переливается шелком изысканных описаний и бриллиантовой роскошью… всего. Героев, их жизни, их антуража, их мыслей – наконец-то! Боже, наконец-то, ты читаешь не про продавцов редиски, ряженных в королей и миллиардеров, а про людей, явно имеющих смелость проживать свою жизнь роскошно. Проживать свою жизнь, леди и джентльмены, не наблюдать за ней сирым, убогим кастратиком. И даже если эти люди еще юны, даже если они где-то капризны, ты очаровываешься. Тебе хочется мочь жить так же легко и так же твердо, ругаться так же остроумно, грустить так же красиво.

«Берлинские заметки» требуют вдумчивого чтения, когда неторопливый читатель представляет себе каждое слово, данное ему автором. Когда читатель не заглатывает страницы, как дешевый картонный фаст-фуд, но сосредотачивается и следит за тем, чтоб в его голове постоянно была картинка – где стоят герои, что делают, что значит каждое их слово? Как герои чувствуют себя? Как они чувствуются вам?

Господин Вертфоллен – требовательный писатель. С ним, как со всяким гением, надо уметь читать. Как с Рембо или Шекспиром, ты учишься говорить на его языке. Его книги заставляют думать – не перебирать в голове поношенные штампы, а строить новые логические и эстетические цепочки. Криворожим обезьянкам, привыкшим мнить себя «эстетками» или «эстетами-философами», а на деле оперирующими тройкой мыслей общих, как вокзальные нужники, с этой повестью придется тяжко. Их слишком будет отражать героиня Дженни, слишком беспощадно в них будет забиваться пухлая гордыня маленьких людей.

Зато каждому, кто открыт к изменениям, каждому существу с еще не отмершим сердцем и мозгом, эта повесть может стать славным аперитивом, а то и утешением. Если вам давно больно от уродств людей, то в словах главного героя вы явно найдете себе поддержку, а сцены с Дженни могут даже оказаться капельку катарсичны, когда те самые дураки, что хуже неурожая, вдруг выглядят не таким бедствием. Ты смотришь на Дженни, как она сама выставляет себя на посмешище, и понимаешь – вот оно правильное отношение. Вот автор передает тебе его – правильное отношение к дуракам, сотканное из юмора и знания, кто ты. Кто ты сам.

Свежесть. Вот то ощущение, что остается с тобой после этой небольшой повести.
И голод. Голод узнавать об этом мире больше, читать о нем взахлеб, уже не по открыткам. Знакомиться с героями ближе – с Францем, с Гербертом. Знакомиться и расти.

Приятного тебе, читатель, погружения.
Вдумчивости и свежести.

Айгерим Ереханова

Следующая книга в серии:

Франц Вертфоллен. Заурядные письма священника своей мёртвой жене

Следующая книга в серии:

Франц Вертфоллен. Заурядные письма священника своей мёртвой жене

Рецензии на Берлинские заметки:

Рецензии на Берлинские заметки:

Подписаться
Уведомить о
guest
Межтекстовые Отзывы
Посмотреть все комментарии
Vasilisa Fomina
Vasilisa Fomina
2 лет назад

Всем советую читать эту книгу именно за историей Клауса. Это прямое пособие как разговаривать с тем, кто, кажется, вас никогда не услышит. В первой части “Бавария”, Клаус меня жутко бесил, хотелось ему, если честно вставить мозги уже физически. Ведь он только и делал, что ущемлялся на состояние Франца, на его… Подробнее »

ribka1818
ribka1818
2 лет назад

Всем настоятельно советую читать эту книгу, особенно, если вы не любитель читать огромные романы, наподобие «Войны и мира». Данная книга состоит из небольших сцен из жизни молодого человека 20-ти лет, золотого мальчика Вены и наследника огромных состояний. С каждой сценки я хохотал в голос. Давно я так не смеялся и… Подробнее »

Elena
Elena
4 лет назад

Диалоги-прелесть! Мне нравится в книгах Франца ситуации с подглядыванием, когда за главной сценой кто-то наблюдает. Это создает ощущение присутствия в моменте. Так и начинается 1 глава «Берлинских заметок…». Франц и его отец, Рудольф, разговаривают, а за ними наблюдает служанка… вместе с нами. Разговор отца и сына, который не оправдывает его… Подробнее »

Саша Куцуров
Саша Куцуров
5 лет назад

У нас с другом недавно завязалась беседа о том, насколько человек способен отстаивать свою правду, если он совсем один. Насколько человек способен вставать за свою картину мира, если люди, обладающие куда большим авторитетом и властью, ее не приемлют. Друг привёл мне в пример Франца, главного героя цикла «Безделушка». Он им… Подробнее »